Белый свет его памяти

«Глупо бояться мёртвых. Всё зло на свете именно от живых.»
j.p.borro
Белый свет его памяти
1
Сырой апрельский воздух… Ели с толстыми стволами и раскидистыми ветвями. То ли туман, то ли пелена перед глазами хотела скрыть от его сознания горелый снег. Кучи обломков. Остатки багажа. Обгоревшие трупы.
Как трескалась горящая древесина, распадаясь на тлеющие щепки, ему было не слышно. Слышно было только гудение в голове. Пришедшее, скорее изнутри, чем извне. Он ощущал себя, лежащим на спине. И это всё, что ощущалось.
Думаете, боль приходит сразу? Боль – как живой организм. У которого есть воля, стремление и цели. Она не придет к тебе, пока твоё сознание не будет готово принять, понять, почувствовать её. И вот она пришла, сразу же разогнав пелену перед глазами, как побочный эффект. Как пьяный, с трудом приподняв голову, он увидел. Увидел. Вспомнил.
*** «-Ты точно ничего не забыла? Проверь еще раз.
-Телефон… А роуминг поставим тогда? Или лучше там ихнюю симку купить?»*** 
Видимо, его выкинуло вместе с креслом. Как то разорвало сиденье по сегментам именно так. Он заметил, что огонь подходит, распространяясь с одного на другой фрагмент самолёта, подгоняемый ветром. И вот в этот момент она и пришла. 
Боль дикая. Постоянная. Заслоняющая всё. Судорожно дёрнув головой, успел заметить, что кость выбита из правой ноги. Осколок кости, пробив слой мышц, вылез наружу, ткани вокруг кровоточили. 
Он орал. Орал, не слыша себя. Да и не услышал бы, если бы и мог. В сорока метрах лежала оторванная турбина, всё продолжая работать. К его счастью, она была повернута в сторону от него, периодически включаясь… Всасывая в себя и перемалывая багаж, деревья, тела.
Нужно было идти. Ползти. Как можно дальше. Быстрей по возможности. А все силы отнимала разорванная нога. Вокруг никто не шевелился. Никто не бежал на помощь. Лес со всех сторон и выжженная поляна… 
***«-Я люблю, солнышко… Тебя одну люблю… И это грех мой большой.
-А что это - грех?...
-Грех это когда делают плохо… Очень плохо… Другим людям… И себе получается тоже.
-А ты кому то сделал плохо?
-Боюсь, что делаю плохо тебе, маленькая…
-Вот и неправда! ТЫ – ГЛУУПЫЙ, вот ты какой!***
Но боль заставляла думать только о себе. Он догадывался, что они не выжили. Он еще не скучал по ним. Он еще не скучал по НЕЙ. 
Толчок, попытка оттолкнуться руками… Тщетно. Тело стало слишком тяжёлым для движения. И он понял. Понял, что останется здесь. На этой поляне, куда упал их самолет, так и не отвёзший его самого, его жену и её дочь к родственникам со стороны жены в Украину.  
Его сознание сквозь боль подсказывало ему не тратить силы, ведь распотрошенная нога не отпустит его. Собрав всю оставшуюся силу, сам не понимая, зачем, он потянулся руками к окровавленной ноге. Разорвал джинсы на ноге и так больше похожие на лохмотья. Скрипя зубами, провел рукой над открытым переломом. Коснулся пальцами острого кончика сломанной кости, разорвавшего ногу. Воткнул его ладонью внутрь ноги, снова взвыв от боли. Чуть не крошились зубы, а он всё водил руками над ногой, замечая сквозь слёзы белое свечение под ладонями. Он ощущал своё вмешательство, не задумываясь о том, возможно ли это. Остановилась кровь, правильно встала кость. Он резко выпрямил ногу, в последний раз сжав кулаки от боли… Боль ушла так же быстро, как и явилась.
Встал, всё еще сильно хромая, поплелся быстро, как мог, прочь от страшного места. Прискоками, опираясь, время от времени на стволы сосен, он убегал от места, где уже никого живого не осталось…
Огромный взрыв был первым, что он услышал после катастрофы, взрывная волна догнала его, испещрив спину осколками и толкнув лицом в снег. 
2
Сирены слышались где-то вдалеке слева. А сил на то чтобы перевернуться на спину уже совсем не было. Нога всё-таки ныла, хотя с той болью что чувствовалась раньше, эта микроскопическая не сравнится. Горела спина. Чувствовалось, что она мокрая от крови. 
Какие то крики, топот сапог по снегу. 
-Живой что ли? Ну-ка, повернем, давай.
Две пары сильных рук переворачивают его на спину, благо снег смягчает, не давая осколкам сильнее впиться в спину. Но нет, снег оказался неглубоким, и земля всё-таки воткнула их на пол сантиметра глубже. 
Сознание покинуло. А вернулось уже в больнице. Яркий свет пробивался сквозь стеклопакет окна палаты, заставляя щуриться. Он лежал на животе. В руки были воткнуты капельницы. На спину что-то было наклеено, стягивая кожу. Нога… Казалось она и не была никогда повреждена. Кровоподтёк только напоминал обо всём.
Уже придя в себя окончательно, через пару дней, он без особого удивления, не устраивая сцен горя, встретился с людьми в погонах и рассказал что знал. Взлет, двадцать минут нормального полёта, тряска, падение… Взрыв. 
Оказалось, что он не один выжил. Какой-то женщине за пятьдесят, посчастливилось можно так сказать, вылететь с сидением в сторону оторвавшегося хвоста. В итоге сорока процентный ожог тела, оторванная рука по локоть. И жизнь… Жизнь, которую ещё ей предстоит доживать после реабилитации. Уже без семьи.
Среди погибших его жена. Гражданская, но всё же жена. И её дочь. Маленький человечек, ради которого он жил. Не родной по крови, но роднее всех родных. Его любимая. По-настоящему любимая, а не так как её мать – чисто номинально. Его самый большой грех и его самая большая любовь. Его всё.
Монотонные больничные дни… Невкусное больничное питание. Шутливый флирт с молодыми не слишком симпатичными, но от этого видимо такими добрыми, медсестрами. Похлопывание главврача по плечу при выписке со словами «Ты не просто в рубашке родился, а видимо, в бронежилете… Не профукай эту новую свою жизнь, братишка. Такое, сам знаешь, мало, кому даётся.»
Вернувшись домой, он первым делом избавил квартиру от лишнего. Фотографий. Их вещей. Собралось три мешка вещей. В первом – диски с семейным видео, фотки, рамки с фотками, личные вещи. Всё это попало в мусорный контейнер. Только одну фотку Кристины он оставил. Он сам её тогда фотографировал. В день, когда ей исполнилось семь. Две тысячи десятый год. Восьмого мая. Как раз перед днём Победы. Красная ленточка в светло-русых волосах. «Ты моя маленькая победа»-как говорил он ей. Эта дата вряд ли забудется им когда-нибудь. Этот её взгляд… Не глаза а две маленькие льдинки… И при этом совсем не холодные. Тёплые и добрые. 
Второй тюк – одежда Ольги. Жены. С которой было неплохо. Но к которой не было любви. Тюк отправился в благотворительную организацию. Жалко как то было выбрасывать столько одежды, понимая, что кому-то она может пригодиться.
Третий – одежда и игрушки Кристины. Стараясь ни о чем не думать, он все её вещи скинул в большой черный мешок и отвёз в первый попавшийся детский дом. Оставил в комнате администрации, не отвечая ни на какие вопросы и не дождавшись благодарностей. 
Оставшийся в одиночестве простой учитель музыки сидел на полу ночами перед телевизором и смотрел Первый канал, не важно, что там шло.
Почему Первый?.. Это был последний канал, который они смотрели в день перед вылетом, и телевизор так и остался настроенным на него.  3
А ещё совсем недавно всё казалось другим. Казалось, было, за что зацепиться. А сегодня… Сейчас казалось, что есть немного на свете вещей, страшнее чем быть не нужным никому. Чем бесцельная жизнь.
Ему звонили какие-то люди, что-то говорили о том, что случилось. Он слушал без интереса, клал трубку. А через некоторое время позвонил кто-то и взволнованным голосом попросил обязательно явиться завтра.
Ожидая очередных расспросов о том, что случилось, в помощь следствию, он всё-таки пришел, куда просили. Оказалось, что авиакомпания хочет выплатить компенсацию. Хотя вряд ли хочет, скорее вынуждена, под натиском общественности. По два миллиона рублей за смерть тех, кто был с ним и полтора миллиона ему лично. Похороны так же обязались .взять на себя… Хотя какие похороны… Их еще даже и не опознали. 
И почему деньги за смерть Ольги и Кристины хотят отдать ему?.. У них ведь есть родственники… По плану мероприятий, он вместе с представителями руководства авиакомпании должен был навестить в больнице ту обгоревшую женщину, оставшуюся без руки. Второго из двух выживших пассажиров. 
Она почти вся была вся замотана бинтами и не особо подавала признаков жизни, хоть была жива и в сознании. Разве деньги, пусть и немалые, могли утешить её? Уже уходя, когда основная делегация вышла из палаты, он решил задержаться на пару минут у кровати больной. В палату вошла медсестра, проверила состояние пациентки по приборам. Сказала, что ей сейчас нужно будет вколоть очередную порцию обезболивающего, иначе она просто не сможет уснуть от боли и попросила удалиться. Он попросил еще пару минут, якобы чтобы сказать пару слов женщине наедине. На самом же деле он был там ради другого. Медсестра удалилась видимо за шприцем, ультимативным тоном приказав покинуть палату до того как она вернется. 
Он давно искал повод и возможность проверить, не показалось ли ему всё тогда перед взрывом. Обожженная женщина лежала на спине, смотря в потолок, периодически издавая еле слышный стон, и всё время шумно дышала сквозь не шевелящиеся губы. 
Он подошёл совсем близко. Не зная, о чем нужно думать в этот момент, провёл руками над простыней, которой было накрыто её обожженное тело. 
Провёл еще раз, концентрируясь.
И еще раз. 
Безрезультатно.
Видимо, действительно, просто почудилось. Повернул ладони, посмотрел на них. В последний раз направил руки на женщину. И в этот раз почувствовал покалывание в ладонях. И тот самый неяркий белый свет… Представляя в голове здоровую кожу, он проводил раз за разом руками над телом женщины, пока не услышал женские голоса прямо у входа в палату. Он засунул руки в карманы и вышел, с трудом сдерживая ощущение чего-то нереального и восторга одновременно.
Позже он увидел по телевизору в новостях себя, кивающего головой на слова соболезнований менеджмента авиакомпании. А потом увидел сюжет по ту женщину, оставшуюся однорукой. Она действительно, по словам врачей за последние пару дней стала быстро восстанавливаться. Необычно быстро. Сейчас находилась в состоянии, в котором должна была бы быть недели через три-четыре. И всё благодаря профессионализму врачей ожогового отделения – резюмировал корреспондент.
А ему не нужно было славы, он даже очень радовался, что женщина ничего не запомнила тогда. Всё, о чём он мечтал, чего так ненадолго смог добиться – быть нужным…  4
Дни шли. У него были деньги, но не было интереса их тратить. Он ходил в супермаркет, покупал простую еду. Постепенно отходил от случившегося. Он не делал ничего, и постепенно стал лезть на стену уже не от горя. От скуки. Отсутствие событий лишь напоминало обо всём… Легче было бы уйти в работу.
Дал себе еще пару дней отдыха, а потом всё же позвонил в офис и после выслушивания очередных соболезнований, дал знать куратору, что он готов к репетиторству. Уже вечером куратор позвонила и сказала, с кем он будет работать.
Договорился о графике, созвонившись с молодой женщиной, мамой. Мамой дочки. Куратор переспросила, не будет ли ему трудно работать с ребёнком после того как он потерял фактически своего. Еще и возраст девочки был похожим. На полгода младше Кристины. Он хотел работать. С ребенком так с ребенком. Лишь бы она не напоминала обо всём…
И она не напомнила. Женя, так её звали, оказалась совсем другой. Беззаботной и откровенно непослушной. Да и внешне ничем не напоминала девочку, которой он жил. Светлая кожа, темно-каштановые волосы, собранные в хвостик, рыжевато-карие глаза. Он впервые почувствовал трудность преподавания за много - много времени. Видно было, что у Женьки нет особого интереса к игре на пианино. Она вертелась, отвлекалась. Ему казалось, что если бы девочку не водила к нему на занятия мама, то она бы прогуливала. Просто не приходила бы.
Через неделю таких занятий он решил поговорить с её мамой. Ему не хотелось разочаровывать женщину, питавшую, судя по всему большие надежды на девочку, но дальше работать с ней он не видел смысла. Женщина поняла его и даже рассказала, что самой очень трудно с ней. Ни она, ни муж не могли уделять ей должного внимания из-за работы. А после смерти бабушки, у которой проводила лето, она стала нелюдимой, постоянно огрызалась. Жила в каком-то своём мирке, куда не пускала даже мать с отцом. И он понял, насколько это серьёзно, по неподдельным всхлипам женщины, доносившимся из телефонной трубки. 
Он решил попробовать поговорить с ней тоном голоса, чем-то напоминающим отцовский. Девчонка вроде как выслушала, но лучше играть не стала. На его замечания реагировала открытой неприязнью, и это взбесило его в один момент. 
Почувствовав знакомое покалывание в ладонях, он близко-близко подвёл ладонь к её спине, когда она играла, как нарочно плохо, будто бы не ходила в музыкальную школу с шести лет. Раз уж он мог лечить физическое, то может быть получится исправить и духовное? Исправить что-то внутри. Какой-то ген… Что-то, что определяет характер… 
Но пару раз сделав так, он убедился, что белое свечение лишь лечит. Но не исправляет. Всматриваясь в свои ладони, он всё думал, что же они на самом деле могут? И за что же он получил эту силу… Слишком поздно, чтобы найти и помочь выжить Кристине…
Еще один день занятий с Женей, последняя попытка исправить её. Он прикоснулся к её рукам, показывая как нужно играть. Думая о том, какой она должна быть. Чтобы матери чуть не плача,  не приходилось откровенничать с совсем незнакомыми людьми.
Всё казалось тщетным. Но не на следующий урок. Когда её привели вроде такую же, как и раньше…Но в чём-то другую. Более сдержанную, сосредоточенную. Невертлявую. Она играла стараясь, каждый раз смотря на него, вопрошая взглядом, на ту ли клавишу она нажала. Ему понравилась эта маленькая перемена в ней. Он записал её на свой счет. Плюсик себе, как преподавателю.
 Он стал заниматься с Женей. Её  успехи стали, чуть ли не главной его радостью. Желание поощрять её успехи… Узнать, насколько сильно может изменить человека это белое свечение… Вот с чем он засыпал и с чем просыпался. На очередном занятии он несколько минут держал светящуюся ладонь в двух сантиметрах от спины девочки, когда она училась играть лунную сонату. Она ушла домой какая-то совсем притихшая, а когда вернулась…
Совсем другой взгляд. И что-то в этом взгляде…  Трудно даже сказать… Она смотрела на него. С таким уважением, с таким доверием. Благодарные родители лично благодарили его, однажды встретившись случайно возле входа в торговый центр. И каждый урок белое свечение касалось её спины, когда она играла. А он перестал удивляться её переменам. По-настоящему он заметил их лишь, когда её снова привели после недельного перерыва. 
Мама девочки была явно озадачена, во взгляде читалась какое-то беспокойство. Бог знает, по какому поводу. 
-У тебя новый цвет волос, Женёк? – спросил он, давя нехороший холодок в груди. 
-Мы ничего с ней не делали. И денег на перекраску не давали. Да и кто стал бы мелировать в салоне второклашку… Мы ходили к врачу, он говорит, это не страшно, такое бывает. Генетически. – мать не отпускала дочкины плечи, смотря пустым взглядом в окно его комнаты. 
Женя молчала, словно бы рассматривая свои туфельки. То вдруг подняв взгляд на него. Едва заметно улыбаясь. 
Мама вытащила из сумочки звонящий сотовый и что-то отвечая собеседнику на том конце провода, удалилась.
Он смотрел, как она играет после недельного перерыва. Чему она научилась, тренируясь игре дома. Но всё это оттеняли её волосы. Её новые волосы. Стали гораздо светлей… Более прямые. И самое главное – длинней сантиметров на пятнадцать и теперь были ниже лопаток. Пятнадцать сантиметров… Ведь волосы растут по сантиметру в месяц… И не становятся светлее .сами по себе…
И что ли... Мягче. Он прикоснулся к волосам девочки и сразу поймал её взгляд. Боже. Её глаза словно начали выцветать. Она прекратила играть на секунду. Вернула взгляд на чёрно-белые клавиши и продолжила. Не спеша, сосредоточенно, филигранно порхая маленькими пальчиками по лакированным поверхностям.
Он боялся. Еще не понимал, какой эффект приносит белое свечение. Много раз он пробовал делать это на себе самом. И на той женщине. Это исцеляло, это восстанавливало… Но это не меняло… Ни его ни ту женщину. И всё же он снова  приставлял ладонь к её спинке. В этот раз уже не на расстоянии двух сантиметров. Он поддерживал её, чтобы она держала спину ровно. И его ладонь светилась.
Её привел на следующий день уже отец. И еще раз рука преподавателя светилась над её спиной. А потом…
Её не привели раз. Не привели два. Не привели три урока подряд.  5
Действительно волнуясь, он позвонил её маме. Но взял трубку её папа. Он прямо объяснил, что не хочет, чтобы Женя куда-то ходила. Женщина выхватила трубку у мужа из рук и извинилась, если что-то из его слов обидело. Она рассказала, что девочка изменилась, и в этот раз очень сильно. Замкнутость ушла, но изменились и манеры поведения. Манера говорить. Ходить. Предпочтения в одежде сменились на цветастые платья вместо джинсиков и кофточек. Родители боялись, что на девочку довлеет пагубная среда старшеклассников. 
Сглотнув комок в горле, он спросил, будет ли она и дальше учиться у него. Мама, помолчав чуть-чуть, ответила, что сейчас лучше бы ей заняться учебой, чем общаться Бог знает с кем. И на следующий день она привела её… 
Женя была определённо в хорошем расположении духа. Ей удавались все отрывки, которые он просил её сыграть. А давал он новый отрывок ей для игры лишь чтобы осмотреть её. Её кожа сменила оттенок. Приняв более насыщенный оттенок. Лишь редкие прядки волос выдавали первоначальный тёмно-каштановый цвет, остальные были светло-русыми. И… Это невозможно…  Её глаза, сначала потеряв цвет, теперь стали наливаться синевой. Будто став маленькими зеркалами, в которых отражалось сегодняшнее ясное майское небо.   
Он гладил её по спинке, не в силах сдерживать яркий белый свет, когда она повернулась и посмотрела. На её личике застыло удивление и непонимание, всё сразу. Но застыло лишь на мгновение, а затем растаяло в милой, такой знакомой улыбке…  До боли знакомой улыбке… Знакомой до скрежета в зубах.
Он понял, наконец, ЧТО он делал с ней. Он понял, ЧТО может этот белый свет. Он вспомнил…
Борясь с внутренней дрожью, он позвонил Жениной маме, сказав, что сегодня они закончили раньше. Дождался, когда она приехала, и забрала ничего не понимающую девочку. Он наврал её маме, что его позвали друзья в гости заграницу, и он не сможет в ближайшее время учить девочку. Женщина лишь пожала плечами и поблагодарила за хорошую учёбу Жени. 
Он закрыл входную дверь и сполз вниз на пол как растаявший. Уткнулся лицом в ладони. Эти ладони, дающие то, что он захочет. Исцеление или изменения. Перерождение или воскрешение. Одушевляли его мысли через белое свечение. 
День спустя он встал довольно поздно, уже ближе к обеду. В мыслях было одно. Купить самые красивые цветы и отнести на могилу Ольги и Кристины. И отпустить, наконец, её. На совсем.
Кто-то звонил в дверь, заставляя канарейку на звонке щебетать. Он уже привык не бояться распахивать двери перед кем угодно.
-Тебя отпустили? Как ты нашла дорогу?
Девочка сняла туфельки и уселась на стул перед пианино. 
-Твои мама с папой знают? У нас ведь нет занятий больше, Жень…
Она прикоснулась к клавишам.
-Я хочу поиграть для тебя… 
Она стала играть ту самую лунную сонату… Играть так, как играют настоящие музыканты.
-Жень, ты должна пойти домой. Тебя будут искать… 
Девочка играла не отвлекаясь.
-Женя, я должен позвонить твоей маме…
Девочка играла.
-О Боже, Жень, ну зачем ты одела на волосы эту ленточку…
Нота за нотой…
-Господи… Женя… Женя… Прекрати.
…нота за нотой…
-Женя… Ну Женя, ты слышишь меня?! ЖЕНЯ!
Так же сосредоточенно. Так же филигранно.
-Немедленно перестань играть, КРИСТИНА!
Девочка застыла. Подняла на него взгляд двух льдинок. Синих, но не холодных. 
Ему казалось, он сошёл с ума. Опустошённый, он опустился на диван, уставившись в потолок. Девочка встала со стула, подошла к нему и села к нему на колени, головой оперевшись на его грудь. 
-Жень, солнышко. Иди домой, тебя будут искать.
Девочка не реагировала. Лишь села прямо перед ним и стала целовать его маленькими губками. Совсем несильно обнимала его за шею, но разорвать её объятья было невозможно.
-Женя, малышка, перестань.
Поцелуй за поцелуем. 
-Женя. 
Она не отзовётся. Это не её имя. Она не Женя. Он выдохнул.
-Кристина… Зайка…
Девочка улыбнулась, как могла улыбаться  до катастрофы. 
-Мне было так плохо без тебя… Ты скучала? 
Он принял всё. Он обнял её, поцеловал сам её улыбающиеся губки.
-Очень-очень! У меня скоро день рождения…
Он погладил её волосы.
-Я помню… Ты простишь меня, маленькая моя?
-За грех??
-Да, малыш…
-Дурачок…
Целовал, обнимал, ласкал её. Играючи он гладил её невесомыми движениями. Целовал грудку, целовал животик, целовал ниже, там где «нельзя». Целовал трепещущую малышку, боясь хоть как то сделать неприятно. Наслаждался её реакциями, интонациями голоса, взглядом, телом, душой… Любил всю её, свою Кристину. Не давая нежности перерасти в грязь, любви перерасти в секс. Это были маленький человечек и его ангел хранитель.
Он даже не заметил, как его ладони засверкали. На них указала девочка. Он прислонил ладонь к груди девочки, и она накрыла его ладонь своей маленькой ладошкой. Стало заметно, как золотые крестик на цепочке, из насыщенно желтого становятся ярко белыми…
Девочка с непониманием осматривала свою ярко святящуюся ладонь. Он с ухмылкой рассматривал свою, почти потухшую.
-А я хотел тебя забыть. Не верил что мы встретимся, зайка…
Он всмотрелся в её глаза. Сердце как то слишком сильно стучало. И почему то медленней обычного.
Девочка протянула ладошку к нему.
-Я не хочу больше скучать.
Приставила её к его груди.
И он понял, что они всегда были вместе.
Её прикосновение… Это было последним, что он почувствовал.
ПОСТСКРИПТУМ
Говорят, в том падении самолета выжил лишь один пассажир. Женщина за пятьдесят с раздробленной рукой. А мужчина лет тридцати с женщиной и девочкой – как и все остальные, погибли. А кто-то мне сказал когда то, что всё-таки он выжил тогда. Но выйти из комы так и не смог, и белое свечение ламп реанимации сквозь веки, наверное, стало его последним воспоминанием… 
Хотя одна моя знакомая девушка по имени Евгения всё твердила о том, что мёртвые могут забирать с собой своих любимых, если очень сильно любят. И тут же заливалась хохотом, уверяя, что это просто старая байка. А какая то лёгкая грусть всё равно читалась в её карих глазах… Нет, или в синих? Да вроде бы в карих. Или…